ВЕСЕЛКА

Дженис Блэкберн не любит, когда ее называют коллекционером. Она работала в галерее Саатчи, занималась консалтингом, вела колонку в Finanсial Times, курировала огромное количество выставок — и является одной из ключевых фигур, что стоят у истоков английского современного искусства и современного дизайна. «Теории и практики» спросили ее о том, нужно ли куратору образование, кто из современных художников выдержит тест временем, о последней книге Донны Тарт и о том, что сейчас витает в воздухе.

— Вы занимаетесь современным искусством и дизайном уже более 30 лет. Как за это время изменилась арт-сцена, художники, покупатели, как изменились вы сами?

— Три огромных вопроса. Я начала заниматься современным искусством в 1984, когда стала работать для галереи Cаатчи в 1984 году. Тогда это было восхитительно и свежо, это было ново — такого еще никто не видел. Современным искусством занималось совсем мало людей, и их совершенно не занимали эти спекуляции о том, что же станет следующей великой работой. Мир искусства в Лондоне был еще очень невинен. Когда Чарльз и Дорис Саатчи покупали прекрасные работы минималистов, их никто не видел до этого — ни Ричарда Серра, ни Дональда Джадда. Минимализм еще не показывали в галереях, тогда в Лондоне не было ничего подобного — а теперь это клише. Сама мысль о том, что центр современного искусства может переместиться из Нью-Йорка в Лондон показался бы шуткой. Но это случилось, скорее благодаря Дорис, чем Чарльзу — она была тем самым educated eye, а Чарльз был силой и энергией развития Мне так повезло жить с этим искусством — Уорхол, Кифер, работы всех великих художников находились там.

Когда по разным причинам у компании начались проблемы и большая часть коллекции была продана, Чарльз и Дорис занялись молодым искусством. и первыми, кого мы показали, были Дэмиан Херст и Марк Куин… Честно говоря, в тот момент я решила, что мне больше интересен дизайн. Я стала заниматься молодыми дизайнерами — такими, как Рон Арад, Джаспер Моррисон и многими другими. Тогда это были очень молодые люди — мы подружились с ними, потому что никто тогда, скажем честно, особенно и не покупал их работы.

Потом я занималась журналистикой и текстами, а в какой-то момент мои друзья стали спрашивать меня: «Где мы можем купить вот это или вот это? Можешь ли познакомить нас с дизайнером?» И моя подруга Мэлани Кло, которая сейчас председатель правления «Сотбис» в Европе, спросила меня: «почему бы тебе не открыть галерею?» Я ответила, что не очень хорошо умею продавать: во-первых, я не арт-дилер, во-вторых, я не хочу быть милой с людьми шесть дней в неделю — а вместо этого хочу проводить выходные с семьей. Мэлани предложила мне сделать несколько выставок, которые бы продавались на «Сотбис» в период, который в то время считался мертвым сезоном — между Рождеством и концом февраля (все были были совершенно без сил после Рождества, и у них было свободное пространство). Я не курировала ни одной выставки в своей жизни, но у меня были очень хорошие отношения с молодыми дизайнерами — я помогала им, а они доверяли мне. Мы сделали выставку в 1997 году — это был конец января, и делать в Лондоне тогда было совсем нечего… мы разослали сотни приглашений, и все пришли. После этого меня приглашали в музеи — курировать показы искусств.

Я также занималась консультированием и дизайном для Krug Champain, Liberty Department Store и многих других. И тогда я начала писать в Financial times. Каждый месяц я писала о молодых дизайнерах, о том, что за жизнь начиналась у них после того, как они заканчивали учиться. Сейчас я преподаю в Королевской академии искусств и на мастер-классах рассказываю дизайнерам о том, что представляет собой мир после выпуска.

То, чем я занимаюсь сейчас, сильно отличается от современного искусства — в мире дизайна нет того количества галерей, и не все галереи заслуживаю внимания. Быть дизайнером в некотором роде сложнее, чем художником — дизайнеры должны продавать свои вещи сами. Мало кто из дизайнеров интересен дилерам — Рон и Джаспер сейчас знамениты, у Голландской академии дизайна в Эйндховене есть потрясающие — и достаточно известные — выпускники, но большинству дизайнеров приходится серьезно бороться за свое место.

— О начале вашей карьере в Саатчи вы рассказываете, что это было лучшее время для обучения — на чай к вам заглядывал Фрэнсис Бэкон. Вы помните его?

— Конечно же я помню — мы встречали множество художников. Все приходили к нам — потому что это было невероятное место. Приходили многие художники, знаменитые сегодня, но не очень популярные тогда — к нам заглядывал Энтони Гормли. Фрэнсис Бэкон тоже приходил и пил чай несколько раз, и он был очень добр с нами. Ему нравились молодые и энергичные люди. Ему не слишком нравились богатые коллекционеры, которые приходили к нему, чтобы прицениться к его работам, и с ними он мог быть достаточно грубым. Но он никогда не был груб с молодыми, особенно с мальчиками.

— Вы сказали, что ненавидите клише в современном искусстве. Что раздражает вас сильнее всего?

— Все вокруг слишком часто используют слово «коллекционер». Люди часто не думают о том, какие именно слова они употребляют, и поэтому мы получаем столько клише. Недавно я опубликовала в своем блоге список слов из арт-мира, которые часто используются неправильно. Я встречала настоящих коллекционеров, и это совершенно особые люди. Сейчас все хотят быть колллекционерами, но я ненавижу, когда меня называют коллекционером или просят показать мою коллекцию. У меня нет коллекции, я покупаю только то, что я люблю. Я не хочу, чтобы люди приходили и судили меня за то, что у меня есть. То, что у меня есть — это мое личное решение.

— Вы используете разные критерии, чтобы решить, что вы будете покупать для себя, а что — для галереи?

— Куратору нужна определенная интегрированность в мировой контекст. Как куратор я показывала совершенно невероятную таксидермию — она пугала меня, и я никогда бы не приобрела что-то подобное для себя. Я думаю, что вкус — это очень личная вещь. Люди зря говорят о хорошем и плохом вкусе — такого деления просто не существует в природе. Я была бы намного больше рада, если бы люди выбирали то, что им нравится, чем полагались на кого-то другого, на арт-консультанта. Мне не нужен арт-консультант, и я никогда бы не стала прибегать к его услугам — мне все равно, если другие люди не любят мои суждения. Если людям нравится то, что они видят и они могут себе это позволить — не нужно никаких других причин, чтобы приобрести ту или иную вещь. Для меня инвестиции в радость и удовольствие намного важнее всех остальных. Вот почему я никогда бы не была хорошим арт-дилером.

— О работе куратора вы говорите так: «я выставляю не тех художников, которые мне нравятся, а те предметы, которые я считаю нужным выставить».

— Многих художников я в самом деле люблю, многих я покупала для себя, многим я помогала в их карьере. Если я видела, что кто-то остановился в своем развитии, я советовала им попробовать что-то новое. Полезно делать ошибки — поэтому не нужно без конца повторять свои удачные ходы. Нужно постоянно двигаться вперед, нужно постоянно толкать самого себя вперед — даже если тебе не очень везет поначалу. Нужно эволюционировать.

Я выбираю работы, которые я нахожу на самом деле интересными. Совсем недавно я встретила молодого китайского художника, который недавно выпустился из Королевской академии, и он делает что-то невероятное. Это появится в моем блоге на следующей неделе — он занимается темой копирования предметов искусства, и он нашел пять лучших специалистов в этом в Китае, которые занимаются керамикой, и он попросил их сделать что-то оригинальное.

Я делала выставку молодых дизайнеров в Пекине, и у них невероятно высокие стандарты. Вся выставка была посвящена идее «создано в Китае, а не сделано в Китае». В Китае действительно существует огромная индустрия подделок, но при этом в Академии Пекина учатся по-настоящему невероятные студенты. Ужасно, что о них судят в контексте контрафактной продукции. Так что я купила замечательный фарфоровый чайник, придуманный и сделанный ремесленником, который обычно занимается подделками.

Я все время смотрю по сторонам — ищу оригинальность, собственный голос и, конечно же, ценность с точки зрения техники. Но даже если работа не совсем готова, в ней можно рассмотреть прекрасный потенциал.

— Когда вас спрашивают, как вы понимаете, что перед вами — нужный вам предмет, вы говорите, что у вас в голове просто загорается лампочка — и что это никакая не наука. Но все же — что должен знать и уметь куратор? Должен ли он разбираться, например, в философии и политике?

— О, это вопрос не ко мне. Я совершенно не образована. Но у меня есть необходимый инстинкт. Мой блог называется «глаз не обманывает», и я в самом деле так считаю. Возможно, мне не хватает образования — особенно по сравнению с другими кураторами, но я очень много работаю, и во мне много любопытства, интереса. Я уважаю людей, с которыми работаю и учусь вместе с ними. Я делала выставку для «Сотбис» с Тордом Бунтже и его женой, Эммой. Он чудесный ремесленник и дизайнер. Я очень рада, что мне удалось поработать с ними — я смотрела, как они работают, собирают выставку, они работают так много. В этом главное различие между художниками и дизайнерами. Художник работает в студии, где он, конечно же, вкалывает очень много, зато потом дилер делает за него все остальное. Дизайнеры же должны делать свою работу с самого начала и до самого конца.

— Чье творчество, как вы думаете, будет считаться значимым через 50 лет?

— Очевидно, что Фрэнсис Бэкон. Но если подумать о более молодых…

— Дэмиен Херст?

— Я не знаю. Я думаю, что сегодня в мире сегодня преобладают бабочки-однодневки. Есть многие художники, которые заслуживают, чтобы их помнили… один из самых прекрасных художников — Ансельм Кифер. На его выставку приходят люди, и работы Ансельма открывают глаза им на что-то новое — и это невероятно важно. Самый честный ответ будет — «я не знаю». Я ходила на выставку Трейси Эмин в галерее Whitecube, она произвела на меня сильное впечатление. Трейси — прекрасный художник и она вполне может выдержать тест временем. Может быть, это будет Сара Люкас, может быть — Гормли, Аниш Капор — я не знаю.

Проблема, на мой взгляд, заключается в том, что художники сегодня производят слишком много работ. Для них было бы лучше работать медленнее — но рынок заставляет их работать в таком темпе. Художники чувствуют постоянное давление дилеров, коллекционеров, которе заставляют их устраивать все больше выставок. Мне хотелось бы, чтобы молодые художники, которых я люблю, не работали бы так много.

Еще один автор, которого я люблю — это Ричард Гамильтон. Для меня он намного более важен, чем Энди Уорхол. Ричард Гамильтон — настоящий политический комментатор в своей работе. Вы видели его важную работу, посвященную арестованным Rolling Stones? Он один из моих героев.

— Один из авторов статей о вас написал, что вы обращаетсь с прикладным искусством как с настоящим. Вы чувствуете недооцененность applied art?

— Да, конечно. Торд Бунтже, над выставкой которого я работала — настоящий художник, но он занимается декоративным искусством. Он сделал кабинет из фиговых листьев — шкаф из 616 медных листьев, которые шевелятся, когда ты открываешь этот шкаф. Внутри он отделан изумительным шелком, расписанным вручную. Торд сделал только один шкаф, и он работал над ним девять месяцев — я не думаю, что он мог бы сделать другой. Когда я показывала его коллекционерам, и они узнавали о цене — 350 000 фунтов — они не могли понять, почему он стоит так дорого. Они бы не стали обсуждать эту цену, если бы я предложила купить им картину, но они не могли понять, почему этот шкаф — равнозначное произведение искусства — также заслуживает находиться в музее, почему им можно гордиться в той же мере. Вот если мне бы за одни и те же деньги предлагали кабинет или рисунок Дэмиена Херста, передо мной бы не стоял вопрос, что выбрать.

— Раньше граница между дизайном и искусством была очевидной — были стулья, чтобы на них сидеть и картина, чтобы на нее смотреть. Теперь эта граница стала менее значительной. Где она проходит для вас?

— Я думаю, что для множества людей это все еще так. Об этом и был мой рассказ про шкаф — он по-прежнему воспринимаются только как шкаф. Даже если это произведение искусства, для людей это все равно шкаф. Я думаю, что публика должна в скором времени вырваться из своей зоны комфорта и начать уважать декоративное искусство в той же мере, в какой она уважает лучших художников современности. Я люблю и то, и другое. В идеальном мире у меня бы было все это — и чудесные картины, и чудесные объекты, которые их окружают.

— Еще о недооцененности. Ваше имя фигурирует в статье The Independent 1998 года о влиятельных женщинах в английском искусстве, где автор с удивлением открывает для себя, что в английском искусстве власть захватили женщины. Вы думаете, эта статья могла бы появиться сегодня — или была бы просто неприличной?

— Это еще одно клише — и довольно глупая тема для статьи. Я не знаю, как в вашей стране, но в Америке, Великобритании и Франции тебя судят только по твоим способностям. В этом мире невероятная конкуренция, и в нем есть прекрасные кураторы-мужчины и прекрасные кураторы-женщины, например, Джулия Пейтен-Джоунс из Серпентайн. Я никогда не чувствовала что то, что я женщина, представляет проблему.

— Вы читали «Щегла» Донны Тарт?

Да, и видела картину — она прекрасна. Книга мне не очень понравилась, и это меня расстроило. Думаю, что мне нужно перечитать «Щегла» еще раз — первую книгу Донны Тарт я очень люблю. По сравнению с предыдущей книгой эта построена слишком легко.

— Украденная главным героем картина в каком-то смысле формирует его личность. А на ваш взгляд, как произведения искусства, которыми мы владеем, на которые мы смотрим, влияют на нас?

— Я думаю, что если вы любите искусство, то нужно быть честным с самим собой и приобретать только то, что вам в самом деле нравится — даже если вы признаете со временем, что сделали ошибку. Этому я научилась, работая у Саатчи — люди покупали знаменитые вещи, но едва ли купили бы их, если бы они не были знаменитыми. Чтобы стать действительно хорошим коллекционером, нужно делать ошибки. Это — своеобразное взросление: ваш вкус становится все более зрелым со временем.

— На ваш взгляд, художник должен иметь какую-то гражданскую позицию?

— Важно понимать, как именно художники транслируют свои взгляды. Политические предпочтения художников мне мало интересны — они часто бывают наивными, и потом, у нас есть медиа и эксперты, которые в этом разбираются. Но при этом мне интересно смотреть на выражение интересное творческое выражение политической идеи. Энди Уорхола я рассматриваю как гениального «хронографа» современного ему общества. Он показывал важных людей, важные события своего времени — это и серия «самых разыскиваемых людей», и «катастрофа с тунцом». Это было очень эффективно с визуальной точки зрения. Ричад Гамильтон — еще один политический художник с сильным визуальным языком. Грейсон Перри — английский мастер гончарного дела и художник — замечательно доносит свои идеи, он разработал сильный политический язык и использует его эффективно. Люди его слушают.

— Искусство так или иначе отражает то, что витает в воздухе. Что витает в воздухе сегодня?

— Мы живем в ужасное время — в мире так много религиозных конфликтов и преследований, давления на женщин — и не только на женщин. Вне зависимости от этого мы должны жить сегодняшним днем, радоваться тому, что мы можем делать. Искусство же в настоящий момент восхитительно — особенно фотография, многие молодые фотографы просто превосходны. И фотография действительно может выразить то, что витает в воздухе.

— Вы о чем-нибудь жалеете?

— Я думаю, что у всех из нас есть свои сожаления, что-то несбывшееся, какая-то неудовлетворенность. Но мне очень повезло — и нет смысла оборачиваться назад, жалеть о чем бы то ни было. Нужно быть оптимистом. Новости становятся все хуже каждый день, но у тех, кто живет на Западе, нет права на нытье — мы обязаны работать над тем, чтобы мир стал лучше. Я искренне так считаю.